Boldogabb élet – Jó halál (Oroszul)

БЕЗМЯТЕЖНАЯ СТАРОСТЬ – ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ: ЭВТЕЛИЯ – ЭВТАНАЗИЯ

Orosz kiadás

Eredeti cím:
Boldogabb élet – Jó halál

Fordította:
Tatiana Voronkina
 
Kiadta:
Phantom Press, Moscow
 
Elérhető még a következő nyelveken:
magyar, román, német

Lásd még: litsbook.ru and wikireadings.ru

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯВВЕДЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Бог весть сколько людей появилось на свете со времен сотворения Адама и Евы, но в одном можно не сомневаться: в ходе неисчислимо долгих тысячелетий не было двух одинаковых историй жизни. Судьбы наши многообразны и неповторимы, но в одном мы равны: каждый рождается для того, чтобы умереть. С точки зрения вселенной ничтожно мала крупица времени, отпущенная нам для жизни. Стало быть, если принять во внимание, откуда мы приходим и куда уходим, то можно сказать: не было и не будет различий меж людьми, судьбы наши совершенно одинаковы.

Все это настолько очевидная истина, что мы над ней почти не задумываемся. А иным она и вовсе в голову не приходит. Между тем сознание собственной бренности гнездится в душе человека с детских лет, а по мере взросления и старения овладевает нашими мыслями все более настойчиво. Как я упоминал в своих романах на библейские темы, осознание, что человек смертен, вероятно, и было плодом с древа познания и означало конец райского бытия. В этом и заключается смысл библейской метафоры об изгнании из Рая. Иными словами, из колыбели блаженного неведения в ходе эволюции человек достиг нынешнего уровня сознания, когда даже самый лучший период жизни омрачен мыслью о бренности собственного существования и неизбежности ухода близких людей.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Почему необходимо понятие эвтелии?

Подчас даже в моменты любви и безоблачного счастья, радости и успехов человеком вдруг овладевает страх перед концом, перед смертью, таящийся, по сути, в основе всех наших страхов и фобий. Следовательно, для благополучного существования на этом свете далеко не безразлично наше отношение к неизбежному исходу: считать ли его божьей карой или же естественным завершением жизненного пути, избавлением от унизительных телесных мук. Но существует у страха смерти и другой компонент, который еще более угнетающе действует на человека на склоне лет и в последние годы жизни, когда начинают одолевать старческие хвори, когда становишься свидетелем мучительно долгого ухода друзей и близких, жаждущих смерти, молящих помочь им перейти роковой порог. Молящих тщетно.

Сторонники оказания легкой смерти ссылаются прежде всего на право человека распорядиться собственной судьбой, противники же – главным образом церковь – на священную неприкосновенность жизни. И единственно Господа Бога наделяют прерогативой определять срок и способ смерти человека. Будет ли твоим уделом унизительная дряхлость, беспомощность, одиночество, долгие физические страдания или же милосердная, лишенная мучений кончина в кругу родных и близких – все в руце Божией.

Хотя по совести следовало бы признать, что медицина давно уже перехватила инициативу из рук Божиих. Великое множество больных излечивают, процесс умирания затягивают, отказавшее сердце вновь заставляют работать – привычно, естественно, не задумываясь. К мольбам измученных жизнью и страданиями, жаждущих смерти мы остаемся глухи. А если даже и внимаем просьбам о помощи, то все равно оказываемся бессильны преступить рамки давно изживших себя правил и законов. Оставаясь приверженцами церковного учения о милосердии к ближним, мы в то же время отказываем в помощи тем, кто молит о смерти как избавлении от невыносимого, искусственно продлеваемого существования, которое нельзя назвать полноценной жизнью.

Благодаря бурному развитию биотехнологий практически безграничными становятся возможности удерживать по эту сторону рокового порога человека, едва подающего признаки жизни и лишенного сознания. Уже сейчас во многих случаях нам приходится решать, до каких пор продлевать эту искусственную видимость жизни. Даже в тех странах, где эвтаназия запрещена законом, мы рано или поздно вынуждены позволить уйти из жизни этим полумертвецам, которым прежде отказывали в благой смерти. Без применения имеющихся в нашем распоряжении средств биотехнологии и фармакологии (завуалированной практики активной эвтаназии или ханжеской «пассивной» эвтаназии, проводимой под лозунгом «не жалеть морфия») искусственное поддержание жизни в умирающих обернулось бы непосильными душевными и материальными тяготами для всех нас: пациентов, их близких, для общества в целом. Значит, в большинстве случаев вопрос сводится не к тому, позволить ли, помочь ли умирающему уйти из жизни, а когда именно сделать это: когда он сам об этом просит и пока что в состоянии сознательно пережить момент прощания с жизнью и близкими, или же когда врач или сиделка сочтут нужным.

Составители и учредители законов до сих пор совершенно не принимали во внимание телесно-духовную двойственную природу человека: ведь за отсутствием соответствующей подготовки и устранения страха смерти можно говорить лишь о прекращении жизни, что само по себе не гарантирует легкую смерть. Представление о благой кончине предполагает прощание с жизнью, с родными и близкими, и – как в момент каждого поворотного события судьбы – делает необходимыми определенные обряды и ритуалы. Не только для уходящего, но и для остающихся в живых.

Ныне существующие законы об эвтаназии не предусматривают создание специализированных учреждений и профессий, которые могли бы взять на себя разработку и осуществление ритуалов.

Что означает эвтаназия в общепринятом понимании? Остановку аппарата искусственного дыхания, передозировку болеутоляющих средств или роковой укол… Этот акт называют эвтаназией, то есть благой смертью даже в том случае, если некому взять за руку умирающего, шепнуть ему доброе слово, смягчить страх перед неизбежным. И смертельный укол (или медленное, изо дня в день введение больших доз «обезболивающих» наркотиков) порой вынуждены делать врач или сиделка, никогда не занимавшиеся танатологией, биологией и психологией последнего этапа жизни человека.

В силу этого для многих людей благородное греческое слово «эвтаназия» стало ассоциироваться с безжалостной действительностью и смысл его сузился. Вряд ли можно изменить его смысловое понятие. А между тем толкование благой смерти как подготовки к ней, как исполнения прощальных обрядов, как изменение самих представлений о смерти сказалось бы и на нашем общем восприятии жизни, заглушило бы страх смерти, избавило бы от ее тирании. Облагородить и обогатить понятие легкой, благой кончины при нынешнем предубеждении к слову «эвтаназия» невозможно.

Поэтому вместо этого термина я решил прибегнуть к другому греческому слову – «эвтелия», которое означает благое завершение жизни», тем самым связывая воедино хорошую жизнь и хорошую смерть. Это понятие включает в себя биологические и психологические, философско-филологические и историко-культурные воззрения, оказывающие прямое воздействие и на жизненную практику. Эвтелия ни в ком не вызовет ассоциаций с нацистскими способами уничтожения или с деяниями новоявленных «черных ангелов». Равно как и с законами, лишающими человека права самому распорядиться судьбой и связывающими врачей по рукам по ногам.

Разумеется, недостаточно лишь дать хорошей смерти другое название. Само по себе это отнюдь не приведет к единодушию общественного мнения в вопросах умирания и смерти, не поспособствует введению законов о праве на легкую кончину и не создаст соответствующие институты для осуществления этого права. Современному человеку необходимо отринуть глубоко укоренившиеся в нашей культуре предрассудки и заблуждения, которые поддерживают страх смерти, и создать новые, соответствующие сегодняшнему мировосприятию нравственные основы примирения со смертью и способствования благому концу. Пора изменить свое отношение к смерти и вместо того, чтобы насылать погибель на «врагов», жаждущих жизни (человечество особенно отличилось по этой части в минувшем столетии), наконец-то начать оказывать вспомоществование тем, кто просит о смерти как об избавлении.

Различие между эвтелией и эвтаназией, пожалуй, точнее всего может быть сформулировано следующим образом: если под эвтаназией подразумевается достижение физической смерти с врачебной помощью, то эвтелия учитывает физическо-духовную (сома и психе) двойственность человека и выдвигает на первый план душевную подготовку к неизбежному концу. Более того, саму эвтаназию предполагает в отдельных случаях необходимой, но рекомендует избегать по мере возможности. Легализация эвтаназии служит неотъемлемым компонентом эвтелии лишь постольку, поскольку для примирения со смертью человеку необходимо сознавать, что он всегда может рассчитывать на безболезненный уход, если судьба пошлет под конец жизни невыносимо долгие мучения. Залогом спокойного, умиротворенного существования на склоне лет явится сознание, что ты на законном основании сможешь распорядиться своей судьбой, если болезни и старческая немощь лишат тебя последних крупиц человеческого достоинства еще до того, как настанет конец в биологическом смысле.

Хочу еще раз подчеркнуть: под словом «эвтелия» я подразумеваю все, что делает последний этап жизни спокойнее, легче, счастливее, а в конечном счете – как прощание с жизнью, примирение с неизбежным. Другая, не менее важная цель предлагаемых мною институций заключается в сведении на нет тех злоупотреблений, которые в обход закона совершаются в повседневной практике «пассивной» эвтаназии, когда врач или сиделка ускоряют конец больного без его ведома, а порой и против его воли. Иными словами, различные способы замаскированной активной эвтаназии могут быть квалифицированы как убийство под знаком милосердия.

Первым шагом на пути пересмотра нашего отношения к смерти служит иной подход к жизненным ценностям, к страху смерти, вскрытие религиозно-культурных корней людских предрассудков. Для этого прежде всего необходимо обозначить физио-биологические и ментально-психологические аспекты жизни и смерти, а также промежуточных состояний. Затем проанализируем с точки зрения современной науки Библию – главным образом Моисеево Пятикнижие, включая книгу Бытия, и разумеется, евангелия с проповедью Иисуса во время Тайной вечери, поскольку они служат краеугольным камнем иудео-христианской культуры.

И наконец в заключительных разделах книги я выскажу свои моральные и прагматические возражения против введенных в ряде стран законов об эвтаназии и предложу меры, необходимые для осуществления эвтелии. В частности, проиллюстрирую двумя примерами, что расставание с жизнью и достойный уход – пусть в исключительно редких случаях – и прежде оказывался доступным. Но цель провозглашаемой мною эвтелии заключается именно в том, чтобы она стала достижимой для любого из нас. Возможность ее осуществления, деятельность соответствующих институций, создание новых профессий – все эти аспекты раскрываются в воображаемом интервью, датированном 2024 годом; читатель найдет его в приложении.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Может ли быть судьба Морри Шварца уделом каждого?

Этого человека можно считать новоявленным Иовом – столь покорно сносил он обрушившуюся на него мучительную болезнь и унизительную беспомощность и столь мудро воспринял неотвратимость конца, что поистине может служить примером торжествующей победы над смертью.

По всей вероятности, в этом и заключалось его намерение. Именно поэтому он так подробно делился со своими друзьями (бывшими учениками) анализом развития болезни и медленного угасания жизни. Поэтому и поддерживал идею создания телевизионного сериала, запечатлевшего постепенное умирание плоти – при абсолютно ясном, здравом рассудке, и написания книги. Это потрясающей силы документальное произведение, вышедшее в США в 1997 году под названием «Вторники с Морри» и изданное в тридцати шести странах, приобрело мировую известность. Книгу написал не сам Морри: разработку концепции и изложение фактов он поручил Митчу Элбому, своему некогда самому любимому ученику.

Говоря, что Морри Шварц мог бы послужить для всех нас примером, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что условия, в которых протекали его научная деятельность, болезнь, угасание и смерть, недоступны простым смертным. И случай этот интересует меня лишь потому, что я глубоко убежден: необходимо создать такие правила и законы, учреждения и ритуалы, которые приблизили бы для каждого из нас возможность достойного, благого конца.

Университетский профессор, Морри Шварц не был беден, хотя и далеко не миллионер. Из книги известно, что все семейные сбережения растаяли к моменту последнего этапа болезни. Первоклассный уход, услуги лучших специалистов, дорогостоящие лекарств – и все это в домашних условиях, среди друзей и близких.

Морри не было нужды в эвтелии и даже в услугах хосписа. Не было нужды во вспоможителях, напротив, он помогал другим: своим бывшим ученикам, молодым друзьям – примириться с его смертью и с мыслью о бренности собственного бытия и тем самым завершить свою жизнь с чувством умиротворения и покоя. В силу своей профессиональной подготовленности Морри Шварц оказался идеально подходящим для этой роли.

Здесь уместно будет упомянуть, что Шварц, социопсихолог по специальности, двадцать лет занимался преподаванием предметов, посвященных проблемам человеческих взаимоотношений, вопросам жизни и смерти. Его преподавательская деятельность пришлась на 60-е годы, период студенческих волнений, и последующее время, когда традиционно кастовые отношения между профессором и студентами перешли в дружеские связи учителя и учеников. Этот характер отношений Морри поддерживал со многими своими студентами и после окончания ими университета. Поэтому ничего удивительного, что в последние месяцы жизни, когда – благодаря телевидению и прессе – подробный отчет о ходе болезни Шварца стал всеобщим достоянием, бывшие ученики, сохранившие дружбу со своим учителем, один за другим сменялись у его одра. В том числе и автор книги, который в течение четырнадцати недель каждый вторник летал из Детройта в Бостон, чтобы провести несколько часов со своим бывшим профессором, снова взявшим на себя роль наставника. Скрупулезный анализ постепенного угасания жизни оба они, и Шварц, и Митч, рассматривали как составление профессионального университетского пособия, своего рода курса обучения. И вместе с тем как опыт – не только высоко интеллектуальный, но и богатый эмоциями.

Из книги явствует, что у Морри перебывало множество его учеников, и это дало ему полное основание считать, что, показав на собственном примере, как должно принимать смерть, он оказал своим ученикам большую услугу, чем за все годы университетского преподавания.

Итак, Морри Шварц может служить примером любви к друзьям, во благо которых не грех пожертвовать жизнью. Вот только нам не дано последовать его примеру. Морри – как мы уже видели – был хорошо подготовленным, знающим вспоможителем. И в смерти его была цель: анализ, изучение процесса умирания с точки зрения не только биологической, но и психологической.

Словом, свою работу Морри и Митч рассматривали как курс танатологии, как своего рода учебник. Первой главе они дали название «The Syllabus», то есть «Учебный план», а последней – «Graduation», «Торжественное вручение диплома».

Именно в силу исключительности случая книга Митча Элбома с подзаголовком: «Один старый человек, один молодой человек и важнейший жизненный урок» – стала мировым бестселлером. Урок этот может пригодиться каждому из нас, вот только не ясно, каким образом подготовить собственную благую кончину – при иных обстоятельствах, при отсутствии соответствующих законов, институтов и профессиональной помощи.

Да и сама болезнь Морри Шварца была не настолько типичной, чтобы счесть образцовым примером покорное примирение с тяжелым концом. Профессора свело в могилу весьма редкое, специфическое заболевание, известное под названием «синдром Лу Герига»: из ста тысяч человек лишь один погибает от amyotrophias lateral sclerosis.

Но даже этот крайне редкий недуг, вызывающий дегенерацию нервной системы и атрофию мышц, в данном случае протекал нетипичным образом. Морри сделался обездвиженным, после чего и ушел через несколько месяцев, на седьмом десятке жизни, хотя эта прогрессирующая болезнь настигает свои жертвы в куда более раннем возрасте – в расцвете сил, и страдания несчастных затягиваются на долгие годы. Но как правило, пациенты в большинстве случаев не доживают и до пятидесяти-шестидесяти лет.

Название свое эта болезнь получила от имени великого американского бейсболиста Лу Герига, сразившая его в зените спортивной славы, тридцати шести лет от роду, после чего ему было отпущено всего лишь три года жизни. Одним из выдающихся моментов в истории спорта стал день 4 июля 1939 года, когда Лу Гериг простился с десятками тысяч зрителей, своих болельщиков и поклонников, собравшихся на стадионе. «Я считаю себя счастливейшим человеком на свете!» – заявил великий спортсмен.

Впрочем, не только имена Шварца и Герига сделали печально известным этот коварный недуг. К тому времени, как был поставлен диагноз Морри, всему миру было известно, что та же самая болезнь прогрессирует у англичанина Стивена Хоукинса, талантливейшего физика-теоретика. Будучи совершенно обездвижен и лежа в инвалидном кресле, он продолжал читать лекции. Когда речь его стала трудно артикулируемой и неразборчивой, их смысл доносил до публики кто-либо из ближайшего окружения Хоукинса. К двадцатому году болезни состояние ученого ухудшилось до такой степени, что говорить он уже совсем не мог. На помощь пришла техника: благодаря специально сконструированным речевым синтезаторам Стивен Хоукинс продолжал выступать с лекциями и диктовал книги.

Разумеется, здесь снова идет речь о незаурядной личности, чрезвычайно высокий интеллект которой во много крат превосходит возможности среднестатистического человека. Сыграло роль также и то обстоятельство, что эта неизлечимая болезнь не передается окружающим в отличие, скажем, от СПИДа, который отпугивает от больного многих друзей. Да и теперь, когда существуют способы предохранения от инфекции, мало кто заботится о страждущих так, как опекали Морри Шварца близкие люди.

Пример Морри убеждает в том, что грамотно подготовленный и материально обеспеченный человек при соответствующей поддержке родственников, друзей и общества в целом способен преодолеть страх умирания и смерти. Для меня это лишь подтверждение того, что с учреждением соответствующих институтов и необходимой поддержки эвтелия, то есть благополучное завершение жизни станет доступным и для простых смертных, не имевших возможности достичь столь высокого общественного статуса, как Морри Шварц, Стивен Хоукинс или Лу Гериг.

Да, конечно, далеко не всем доступен удел Морри Шварца, но при условии введения соответствующих законов и необходимых институций перед каждым из нас откроется возможность благого конца, когда и сама кончина обретает особый смысл.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ключ к благой жизни и смерти

К декабрю 1982 Барни Кларк уже давно утратил способность вести нормальный образ жизни. Месяц назад, когда родные помогли ему спуститься из своей спальни к праздничному столу, у него еще достало сил произнести традиционную молитву в честь Дня благодарения, но тотчас же пришлось снова уложить его. Сердце – несмотря на интенсивное фармакологическое лечение – работало «на холостом ходу», поддерживая лишь элементарные жизненные функции. Тогда-то и принял Кларк решение, дав согласие на оперативное вмешательство: удаление сердца с заменой его искусственным, приводимым в движение механическим аппаратом.

Пациенту довелось видеть подопытных животных, кровеносная система которых приводилась в действие искусственным сердцем, но животные эти до операции были абсолютно здоровыми, в то время как сам он долгие месяцы находился на грани смерти. На эксперимент Барни Кларк согласился не ради продления собственной жизни – он и без того получил длительную отсрочку усилиями медиков, а теперь настал его черед помочь науке на пути к прогрессу.

Случай был беспрецедентный, и результаты его считались непредсказуемыми. При опытах над животными неизбежный урон, нанесенный чужеродным вмешательством, восстанавливался здоровым организмом, но какова будет реакция измученного, обессиленного организма? К тому же у животных не всегда выявляются признаки внутренней боли или стресса.

А помимо биологических факторов приходилось учитывать и психологические моменты: ведь в нашем сознании глубоко укоренилась вера, что сердце является вместилищем души и чувств.

Органы печати изощрялись в невероятных слухах и кривотолках, но главный вопрос оставался открытым: решатся ли врачи изъять сердце у живого человека, который, возможно, прожил бы еще несколько дней или недель? Что, если искусственное сердце не справится с работой?

Хотя сердце больного сдало почти окончательно, бригада хирургов была вынуждена ждать, поскольку комиссия по вопросам врачебной этики вынесла решение: сердце может быть извлечено лишь в тот момент, когда пациент будет находиться при последнем издыхании. Таким образом срок операции настал в канун Рождества, 21 декабря.

Разумеется, Барни Кларку пришлось дать подписку, что он отдает себе отчет по поводу риска и возможных последствий и дает согласие на операцию. Однако по существующим законам подписку следовало дать вторично, по истечении 24 часов в подтверждение того, что пациент не передумал.

Сколь же напряженными были эти 24 часа! Больного держали в затемненной комнате, не допуская к нему никого: от малейшего раздражителя – будь то шум, свет, постороннее движение – у Барни начиналась аритмия, что в его состоянии могло привести к роковому исходу. Бригада хирургов чуть ли не в полтора десятка людей всю ночь дежурила в больнице, поскольку в городе (Солт Лейк Сити) был сильный снегопад, а врачи прекрасно понимали: по истечение суток после вторичной подписки нельзя будет терять ни минуты.

Во время операции и в дальнейшем в вестибюле больницы находились более двухсот пятидесяти репортеров, ждавших, когда человек, лишенный сердца, придет в себя. Всех волновал вопрос: сможет ли он говорить и какими будет его первые слова? Перенесет ли Кларк тот факт, что вместо обычного человеческого сердца, с биением которого он свыкся еще в утробе матери, теперь в груди его будет поддерживать ритм механический насос?

Операцию Кларк перенес, то есть пережил, хотя ответов на всех интересующие вопросы пришлось ждать долго. Было немало критических моментов и для самого пациента, и для обслуживающего персонала. Правда, кризис касался не сбоев в работе сердца или реакции организма, чего в первую очередь опасались окружающие. Оставалась загадкой реакция тела и души, доселе не известная в истории терапии и психологии: ведь не ясно было, как перенесет ее больной и сумеют ли должным образом справиться с ней медики. Как быть, если Барни Кларк попросту не выдержит сознания, что у него нет сердца, что оно мертво? Если его покинет воля к жизни, если он сочтет невыносимым саму эту искусственно продленную жизнь, с которой он в сущности однажды уже расстался?

Однако возглавлявший бригаду медиков доктор Де Фрис, учитывая все предполагаемые и непредвиденные осложнения, вручил Кларку ключ, с помощью которого тот в любой момент смог бы остановить работу сердца. Точнее говоря, деятельность компрессора, приводящего в действие его искусственное сердце; насос, соединенный с компрессором трубками шестиметровой длины, крайне ограничивал площадь и возможности передвижений больного.

Барни Кларк прожил с искусственным сердцем 118 суток. Ключом он так и не воспользовался, но на всех успокаивающе действовало сознание: коль скоро пациент решил пережить гибель собственного сердца и продлить свой срок долее отведенного ему природой, судьбою, Богом, – ключ к жизни находится в его руках.

Заслуживали, стоили ли эти 118 дней невероятных всеобщих волнений, столкновений с Неведомым, длительной агонии с неизбежным концом?

С точки зрения Барни Кларка – навряд ли, хотя и на его долю выпали прекрасные моменты. Важно другое: этот человек стремился не только к личной выгоде – продлению жизни, – но и к отдаче. Прожитые им 118 суток имели огромное научное значение для разработки программы искусственного сердца. НЕ следует забывать, что к тому моменту биотехнической стороной дела уже более четверти века вплотную занималась слаженная команда медиков, инженеров и техников; исследования в этом направлении продолжаются и поныне.

Правда, с тех пор акцент ставится уже не на полной замене сердца. Сотни людей с острой сердечной недостаточностью удавалось удерживать в живых с помощью механического насоса, выполняющего функции кровообращения, покуда удавалось найти подходящего донора. Но у них не было в руках ключа и не было возможности легкого ухода из продленной жизни. Пациенту, вырванному из лап смерти, вновь приходилось смотреть ей в лицо. А врач вынужден был считаться с непреложным фактом: тому, кто однажды уже был возвращен им к жизни, все равно рано или поздно придется умереть. И не исключено, что во второй раз смерти будут предшествовать куда более тяжкие муки.

* * *

Итак, доктор Де Фрис вернул Барни Кларка из небытия, но вручил ему ключ от роковой двери. Кларк им не воспользовался, ключ ему и не понадобился. Однако, коль скоро он согласился принять вторую жизнь со всеми ее непредсказуемыми заранее муками и, возможно, медленным, унизительным умиранием, разве не заслужил он ключа к безболезненному исходу из этой – второй – жизни?

И неужели надежды на достойное завершение жизненного пути заслуживает лишь тот, кому дарован шанс продлить жизнь?

Доктору Де Фрису – по имеющимся у меня сведениям, единственному из врачей, доверившему пациенту ключ жизни и смерти, – был задан вопрос, как он относится к эвтаназии, к помощи людям на крайней стадии страданий. Ответ прозвучал так: в его врачебной практике был случай, когда он понимал, что следовало бы положить конец бессмысленным мучениям и помочь пациенту умереть, но сам никогда не прибегал к этому, поскольку эвтаназия запрещена законом. Его останавливало не внутреннее, естественное побуждение любви и сочувствия, но законодательный запрет.

Если уж мы удерживаем в жизни тех, кому без постороннего вмешательства предстояло умереть, если возвращаем к жизни Барни Кларка и многих ему подобных, то с полным основанием можем сказать: мы лишили Бога единовластного права распоряжаться жизнью и смертью. Но в таком случае, пожалуй, следовало бы задаться вопросом: а по какому же праву мы сами отказываемся от ключа, который послужил бы не только достойному уходу, но и открыл бы путь к более счастливой жизни, избавленной от страха смерти?

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Жизнь и смерть с биологической точки зрения

Когда начинается и оканчивается жизнь человека? На основе каких критериев констатируется биологическая смерть? Смерть плоти. Гибель мозга. Духовная смерть. Можно ли считать побывавшим за порогом смерти человека, который средствами современной медицины возвращен «с того света»? Существуют ли смежные, промежуточные состояния между жизнью и смертью? Какого характера ощущение близящегося конца: биологического, психологического или потустороннего? Каждому ли из нас выпадет удел испытать чувство эйфории, когда человека отпускает страх смерти и близкий конец сулит облегчение и покой?

Это всего лишь несколько наудачу выхваченных вопросов, какие ставит перед нами биология и ответ на которые каждый должен найти сам. Ответ, приемлемый для себя и своей культурной среды, – что, в свою очередь, дало бы нам возможность перейти к его духовным, душевным, трансцендентальным аспектам, а также к практическим проблемам эвтелии и эвтаназии.

Я отнюдь не ставлю своей целью бездумное навязывание читателю моих собственных взглядов, сложившихся в течение долгих лет. Напротив, мне хочется, чтобы читатель усомнился в тех взглядах, которые некогда были внушены мне или же которые целостно и без сомнений были восприняты мною благодаря воспитанию в католическом духе и принадлежности к иудео-христианской культуре и западной цивилизации. Быть может, и читатель, усвоивший свои взгляды аналогичным путем, окажется склонен пересмотреть их и воспринять новые идеи. Это представляется мне особенно важным в данном случае, когда речь пойдет о теме, находившейся под запретом в течение многих столетий и лицемерно замалчиваемой, хотя рано или поздно она коснется каждого из нас: умирание и смерть, желание помочь ближнему в роковой для него момент или же отказ в помощи.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Начало человеческой жизни

С течением времен понятие начала человеческой жизни менялось не раз (точно так же, как и наше отношение к смерти). По всей вероятности, оно будет меняться и впредь. Столь же спорным являются и критерии, определяющие факт наступления смерти. Иначе говоря, что именно считать началом и концом человеческой жизни?

Ведь в силу двойственности своей природы – биологической, роднящей нас с животными, и духовной, выделяющей человека из всего тварного мира, – прекращение нашего человеческого существования не обязательно совпадает с нашей биологической смертью – даже в том случае, если причислить к критериям биологической смерти гибель мозга.

Что следует понимать под гибелью мозга? Падение энергоимпульсов центральной нервной системы ниже определенного уровня, замеры которого производятся через черепную коробку. У человека с погибшим мозгом, разумеется, не могут действовать важнейшие умственные функции, однако это не означает, что тот, у кого не констатирована гибель мозга, в состоянии «функционировать» должным – то есть достойным человека – образом. В свою очередь, если деятельность мозга полностью прекращена, организм (тело) без искусственного вмешательства – к примеру, без искусственного дыхания – обречен на смерть. Точно так же обречен на смерть и мозг, если прервана деятельность сердца – если только не вмешается медицина с ее новейшими технологиями.

Эти меры искусственного вмешательства еще в прошлом веке стали настолько рутинными и эффективными, что теперь уже не считается чудом возвращение к жизни человека, которого в былые времена сочли бы безвозвратно умершим. Что же касается трансплантации, то один или несколько органов усопшего долго еще хранят живыми после того, как покойника опустили в кладбищенскую могилу или развеяли его прах в саду, посаженном им при жизни. С применением подобных технологий меняется и само понятие биологической индивидуальности, ведь постоянно множится число людей, обязанных жизнью чужим органам, с иным генетическим составом.

По мере все более интенсивного развития молекулярной генетики, медицины и биотехнологии, в силу более частого и безапелляционного применения новейших достижений расширились возможности промежуточных состояний между бытием и небытием, что делает совершенно необходимым более глубокое осмысление понятия биологического индивида. Критерии начала и конца бытия человека следует формулировать с учетом дальнейшего развития медицины. Если исходить из того – а этот отправной пункт неизбежен, – что от животных нас отличает духовность (значительно превосходящая наши основные физические характеристики), в таком случае следует переступить через биологические понятия и базирующиеся на их основе многочисленные критерии и глубоко продумать, в какой степени завершается наше человеческое существование с биологической смертью и в какой – с духовной.

Духовным аспектом нашего бытия и небытия будет посвящен следующий раздел книги, а прежде рассмотрим жизнь и смерть, а также промежуточные состояния во всей их биологической многосложности.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Биологические критерии начала и конца жизни, варианты критериев

За отсутствием глубоких, основополагающих знаний (таких, как антигенная реактивность белков, общая численность и форма хромосом, секвенция нуклеотидов ДНК) наши предки узнавали и различали себе подобных лишь на основе чисто внешних индивидуальных признаков: по лицу, фигуре, по голосу, а в более давние, первобытные времена, – вероятно, и по запаху. Но ведь голос не всегда слышен, что же касается телесных очертаний, то и они не меняются сразу с наступлением смерти. Стало быть, определяющим – и заметным – признаком жизни считалась способность двигаться, а также уловимое глазом дыхание и ощутимое сердцебиение.

Мы не случайно употребили слово «ощутимое». До изобретения соответствующей медицинской аппаратуры нередко бывали случаи, когда заживо хоронили людей в коматозном состоянии, с неуловимо слабым дыханием и сердцебиением. Известно, что даже в XIX веке находились «чудаки», которые строго-настрого наказывали родственникам привязать им к руке веревку, а к надгробию прикрепить колокольчик, чтобы подать признак жизни, если таковая вдруг вернется к ним после погребения.

Возможно, следует отнести к разряду небылиц рассказ о человеке, полностью парализованном, однако находящемся в сознании: лишь слеза, скатившаяся по щеке от ощущения абсолютного бессилия, спасла несчастного от страшной участи быть погребенным заживо. Вполне вероятно, что это всего лишь вымышленный случай, однако он подчеркивает нашу мысль: в давние времена действительно человека считали живым или умершим в зависимости от того, шевелится он, либо замер неподвижно. Почти все прочие признаки жизни расценивались как граничащие с чудом, оттого и дошли до нас в виде легенд и преданий.

Кошмарное состояние полной парализованности, когда человек не в силах подать признак жизни, реально существует и может быть воссоздано искусственным путем. Об этом красноречиво свидетельствуют люди, добровольно подвергшиеся экспериментам: им впрыскивали яд кураре, который вызывает полный паралич скелетной мускулатуры. Это лекарственное средство (при прочих равных обстоятельствах применяемое лишь в сочетании с общим наркозом – напр., в определенных случаях хирургического вмешательства или для снятия мышечных спазм при столбняке) вызывало у «подопытных» невыносимый страх смерти – именно от сознания полнейшего собственного бессилия. Чувство страха было настолько необоримым, что в ходе дальнейших экспериментов пришлось выискивать способ каким-то образом поддерживать связь с экспериментатором, который по сути держит в руках нить чужой жизни. Поэтому, когда кураре вводили испытуемому в вену на руке, другую руку перехватывали тугими зажимами, чтобы перекрыть кровообращение и не допустить яд в двигательные мышцы кисти руки. В этом случае подвергаемый эксперименту человек имел возможность шевелить пальцами и подать заранее условленный знак, если вызванное бессилием паническое чувство страха смерти делалось невыносимым.

Сколь ни редки были случаи возвращения к жизни людей, временно обездвиженных, их рассказы о пережитом ужасе внушили многим последующим поколениям страх быть погребенным заживо. (Это чувство диаметрально противоположно предсмертному светозарному покою, когда смерть неудержимо манит к себе; об этом пойдет речь ниже.) Более того, вполне допустимо предположить, что кошмарные рассказы людей, переживших «мнимую смерть» именно такого рода, прочно вошли в общественное сознание как аксиома: умирание неизбежно сопровождается чувством полнейшей беспомощности. Что, в свою очередь, естественно, лишь усугубило страх смерти.

Для понимания процесса смерти и посмертного бытия необходимо глубже исследовать процесс становления человека – уже хотя бы потому, что на протяжении тысячелетий началом жизни также считалась явная способность самостоятельно двигаться. Вслед за Аристотелем католическая церковь тоже полагала зародыш безжизненным (foetus inanimatus) до первого его уловимого шевеления и – соответственно – живым (foetus animatus) только после первого шевеления. Интересно отметить, что «становление живым», «оживление» у эмбрионов мужского пола Аристотель отмечает на четвертом месяце после зачатия, а у зародышей женского пола – на третьем.

Итак, в не столь уж и далеком прошлом начало жизни («становление человека живым») и конец, как в зеркальном отражении, совпадали с первым и последним самостоятельным движением.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Можно ли считать момент зачатия началом существования человек

Некоторые религии и по сию пору считают началом человеческой жизни «момент зачатия». Этим понятием они обязаны не Божественному откровению, а своеобразному толкованию новейших достижений биологии (во всяком случае, церковные иерархи ссылаются именно на современные данные биологии). Странно звучат подобные высказывания в устах духовных лиц, утверждающих, что человек есть тело и душа. Однако душу, составляющую суть человеческого существа и выделяющую нас из тварного мира, церковники не считают частью тела. Более того, по их мнению, душа вечна, она способна пережить тело и покинуть усопшего. А вот по поводу того, когда душа вселяется в тело, единого мнения у церкви нет. Католическая церковь, склонная признать за человеком право на существование с момента его зачатия, сама не может определить, на какой стадии эмбрионального развития душа оказывается «вдохнутой» в тело.

С точки зрения биологии, нельзя говорить о моменте зачатия, поскольку – подобно всем биологическим явлениям – зачатие тоже является процессом. Более того, зачатие – это процесс слияния, соединения двух живых клеток, а не зарождение новой жизни.

До научных открытий Пастера общепринятым было понятие неогенезиса, согласно которому при соответствующих условиях жизнь может возникнуть из неживой материи и в любой момент. Этот кажущийся незыблемым постулат основывался на повседневном опыте: скажем, на трупе или куске мяса через несколько дней кишмя кишат черви, а забытый в шкафу ломоть хлеба покрывается плесенью.

Лишь с изобретением микроскопа ученые пришли к удивительнейшим открытиям: оказалось, что невидимые невооруженным глазом живые организмы или кажущиеся неживыми посредники, осуществляющие непрерывность биологического процесса (споры) окружают нас повсеместно и при благоприятных обстоятельствах способны размножаться, расти или вступать в иной, более заметный, активный жизненный цикл. Так, например, с размножением лактобацилл (находящихся практически повсюду, в том числе и на коровьем вымени) скисает молоко. Этой беды – точно так же, как опасности заполучить бруцеллез – можно избежать, если кипятить молоко.

Подобные наблюдения за повседневностью были проверены и подкреплены множеством экспериментов, и основанные на результатах теоретические выводы привели к общепринятому тезису биологии: возникновение форм жизни, свершившееся на нашей планете миллионы лет назад, есть поразительное, граничащее с чудом событие, и жизнь – вследствие наиболее характерной своей особенности – с тех пор воспроизводит, копирует самое себя. Иногда этот процесс «дает сбой», создавая новые формы – мутанты, иные из которых лучше прежних приспосабливаются к изменениям окружающей среды. Таким образом в течение миллионов лет живой мир менялся, развивался, становился многообразнее и шире.

Изобретение микроскопа не только развеяло прежние заблуждения, но и привело к новым. Обнаружив в семенной жидкости миллионы кишащих сперматозоидов и невероятную подвижность каждого из них в отдельности (тогда полагали, будто сперматозоид «бьет хвостиком» подобно рыбе, теперь же мы знаем, что он вращается наподобие пароходного винта), ученые констатировали: каждый отдельно взятый сперматозоид является готовой «формой жизни». Как водится в подобных случаях, подметившие это явление ученые впали в другую крайность и не только признали сперматозоид «живчиком», но и домыслили будто бы находящегося в каждой оплодотворяющей клетке крохотного, неразличимого даже с помощью микроскопа человечка, то бишь «гомункулуса», который в материнской утробе лишь станет расти и увеличиваться в размерах.

Представление о роли женщины в продолжении человеческого рода как организма, всего лишь принимающего в себя зародыш жизни, сокрытый в мужском семени, и питающего новую жизнь (подобно тому, как земля принимает и питает семена растений), было распространено задолго до изобретения микроскопа. Когда же подвижные, а стало быть, живые сперматозоиды предстали глазу, подобные идеи получили дополнительное подтверждение.

Однако эта допотопная теория преформации была поставлена под сомнение вследствие интенсивного развития микробиологии, которая выявила неопровержимый факт: у большинства животных эмбрионы в зачаточной стадии развития морфологически неотличимы. Да и яйцеклетки, ежемесячно созревающие в теле женщины, не заключают в себе крохотных человечков. Яйцеклетка стократно превышает размерами сперматозоид лишь потому, что помимо ядра клетка содержит все питательные вещества, которые необходимы для роста клеток до воссоединения эмбриона со стенками матки.

Таким образом, речь идет не о росте дифференцированных форм (в нашем случае крохотного человечка), а о процессе, запрограммированном в живой клетке – в яйцеклетке. Вначале действительно наблюдается лишь рост клеток: путем деления оплодотворенной яйцеклетки образуется клеточное скопление, не обладающее характерной для данного живого вида формой. Лишь после этого начинается процесс морфогенезиса: постепенное формирование различных органов и частей тела, что в итоге приводит к конкретной форме жизни – животного или человека, будь то высиживание яйца или вызревание эмбриона в матке женщины.

Теперь уже науке известны все решающие моменты этого удивительного процесса. Мы знаем, к примеру, что эмбрион не только растет и развивается за счет образования новых клеток – частицы тканей, выполняющие всего лишь временную роль, рассасываются в ходе процесса. Явление, подобное подпоркам возводимого свода: строительство завершено, свод держится прочно – подпорки и леса убираются. Ненужные для дальнейшего развития клетки в результате особого явления, именуемого апоптозом, уничтожают себя и саморазлагаются. То есть, фигурально выражаясь, жертвуют собой ради общего дела и становятся питательным материалом для других клеток.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Процесс человеческого становления (градуализм)

Итак, благодаря современному уровню познания можно отбросить теорию неогенезиса, согласно которой все мы обязаны своим существованием неживой материи («de novo»). Иными словами, зигота, зародыш есть не что иное, как повторение того чуда, вследствие которого миллионы лет назад возникла жизнь на нашей планете. Точно так же можно отмести и теорию преформации, утверждающую, будто бы мы без существенных морфологических изменений вырастаем из гомункулуса, превращаясь в эмбриона, а затем в обычного человеческого детеныша.

С точки зрения эвтелии также очень важно осмыслить процесс непрерывности жизни и все, что с этим связано. Необходимо понять, что жизнь наших предшественников продолжается в одноклеточной форме жизни, возникающей как результат слияния половых клеток, – в зиготе, из которой постепенно, шаг за шагом, формируется эмбрион, в свою очередь становящийся человеческим плодом, а затем младенцем появляется на свет. То есть, проходя разные (поддающиеся изучению) стадии развития, мы медленно, но верно из одной клетки превращаемся в человека. Точно так же, в ходе эволюции, и род человеческий претерпевал изменения: младенец, набирая силу, вырастает в ребенка, тот со временем становится подростком, юношей, а затем – взрослым человеком, способным к созидательному труду и продолжению рода, заботливым родителем, главой семьи или женской ее душою… Этот новый подход – назовем его градуализмом – поможет нам воспринять старение и смерть частью естественного процесса. Впрочем, нам еще не раз предстоит вернуться к этому вопросу.

Даже «на клеточном уровне» можно говорить о хорошей смерти – о вышеупомянутом апоптозе, т.е. о генетически запрограммированной гибели клеток. Та или иная клетка, когда она уже не способна играть полезную роль, способствуя развитию сообщества клеток, прекращает свое существование. В этом явлении, в гибели клеток, можно считать «хорошим» то, что клетки-«самоубийцы» оставляют живым все накопленное ими за жизнь богатство питательных веществ и освобождают жизненное пространство новым поколениям клеток, которые лучше приспосабливаются к новым задачам и требованиям развития клеточного сообщества.

Деление клеток, начинающееся с оплодотворения, – уже само по себе удивительный процесс – оно длится несколько дней, без каких-либо внешних источников питания, только за счет питательных веществ, накопленных в яйцеклетке, но для дальнейшего развития группе клеток необходимо вживление в матку, чтобы получать от материнского организма постоянную подпитку.

Ключевым моментом является формирование внутренних органов и плаценты, также выполняющей временную роль. Плацента не только извлекает из организма матери все необходимое для зародыша – от кислорода и аминокислот до углеводов и витаминов, – но и сама начинает производить гормоны, способствующие сохранению беременности. Таким образом, зародыш существует в матке как бы «посторонним» телом, паразитирует там – в самом благородном смысле слова. И не только принимает эту заботу о себе, но с помощью гормонов, производимых собственными клетками, стимулирует материнский организм, побуждая его к поддержанию новой жизни. Это воздействие зародыша на материнский организм также можно считать значительным шагом – вехой – на пути его постепенного превращения в человека. В свете сказанного вполне очевидно, что акт зачатия в этом общем процессе является всего лишь одним из неизбежных и необходимых моментов.

Однако некоторые вероучения – и в первую очередь католическая церковь – пытаются подкрепить свою позицию (согласно которой осуществление прав человека следует распространять и на зародыша, с момента зачатия) ссылкой на то, что в тот миг возникает новая генная комбинация, определяющая генетически нового индивида. Эту новую генную комбинацию отождествляют с понятием личности, индивидуума и даже с понятием самоидентификации. Интересно отметить, что подобные воззрения провозглашает – в наши дни и в нашем и без того чересчур материалистическом мире – именно та церковь, которая прежде усматривала проявление человеческой индивидуальности в нашей духовно-телесной сути, отличающей нас от животных. А индивидуальность эту, по данным науки, определяют не гены, программирующие аминокислотную секвенцию наших белков.

Мне приходилось подробнее писать на эту тему, в какой-то мере полемизируя с посланием венгерского католического епископата от 2003 г. по проблемам биоэтики, где осуждалась контрацепция и налагался запрет на эвтаназию. Мы вынуждены уделять внимание позиции церкви не только ради тех, кто желает следовать ее учению. Ведь католическая церковь, например, настойчиво стремится предписывать не только своим верующим нормы поведения и определенные запреты – помимо десяти заповедей и единственного наставления Иисуса: «Любите друг друга так, как я люблю вас!» Активно вмешиваясь в процесс законодательства, католическая церковь пытается ограничить право распоряжаться своей судьбою и для тех, кто трактует Моисеевы заповеди или учение Иисуса с позиции куда более строгих современных морально-этических норм и глубоких общественно-гуманитарных и естественно-научных знаний. Разумеется, в эти вопросы необходимо вникнуть и верующим католикам – в особенности потому, что в своих биоэтических постулатах и в попытках ограничить права верующих на решение собственной участи церковь ссылается не столько на теологические, сколько на биологические аргументы.

 

Kattintás: nagyobb nézet

---

 

More Books In Russian